Что такое «четверговая соль»?
В последние годы нередко, особенно в предпасхальный период, приходится слышать и читать о так называемой «четверговой соли» [1] . В Интернете без труда можно найти существующие ныне рецепты ее приготовления. Наиболее распространенным можно считать следующий способ: поваренная соль (иногда с добавлением квасной гущи) пережигается в печи или духовке (отсюда еще одно название — «черная соль»). При этом говорится, что эту соль необходимо готовить один раз в год — в Великий четверг (в народе называемый Чистым четвергом).
Нужно обратить внимание, что большинство посвященных «четверговой соли» материалов находится на оккультных Интернет-сайтах и форумах, где сообщается, например, что соль эта очищает организм, лечит болезни, обладает «магической силой», защищает от сглаза и «помогает» в борьбе с недругами. Читателю предлагаются различные способы использования «четверговой соли» в магических ритуалах. Иногда рекомендуется перед таким использованием освящать «четверговую соль» в церкви вместе с куличами и яйцами.
Не секрет, конечно, что «колдуны» и «экстрасенсы» используют в своей практике церковные святыни: иконы, святую воду… И поскольку приготовление «четверговой соли» часто упоминается в одном ряду с куличами, крашеными яйцами и пасхами, может возникнуть вопрос: не относится ли «четверговая соль» к числу действительно церковных традиций, только забытых за годы советской власти?
С Зиси Вейцманом мы знакомы сто лет. А сегодня ему – 60. И 40 из них он пишет стихи на идиш. Вот такая арифметика.
Мне доводилось переводить многих еврейских поэтов – Арона Вергелиса, Дору Хайкину, Хаима Бейдера, Ицика Бронфмана, Любу Вассерман, Нохема Фридмана, Мойше Шкляра, но переводить Вейцмана было для меня не работой, а удовольствием.
Например, такой его «Разговор с полковником», написанный и переведенный в 1981 году, четверть века назад:
— Товарищ полковник, товарищ полковник,
откуда вы родом?
Из Бельц или Ковно?
Простите меня за нескромный вопрос,
Но ваши глаза – две огромные сливы,
И если уж быть до конца справедливым –
Ваш нос так похож
На мой собственный нос.
Полковник устало сидит у стола,
Дымит сигаретой,
Вздыхает:
— Дела.
Скажи, лейтенантик, надежда моя —
Как будет на идиш «родная земля»?
И еще одно стихотворение Зиси – «Свадьба»:
Свадьба пенилась, как пиво.
И, забыв усталость,
Все задумались ревниво:
Что кому досталось?
Приглашенным – стол богатый.
Шум и гам – соседям.
Первый тост достался сватам,
А друзьям – последний.
Мамочке – покой под старость,
Плясунам – удача.
Ну, а мне
Жена досталась.
Кто меня богаче?
Сегодня моему древнееврейскому другу – 60. В далекой Самаре, на берегу Волги, он сегодня принял – наконец-то — важное решение. Он начинает паковать чемоданы. Два его сына – давно здесь, в Эрец Исраэль. И два его брата – тоже здесь. И давно здесь – его личный переводчик.
И поэтому в день юбилея я желаю Зиселэ лишь одного – мягкой посадки в аэропорту имени Бен-Гуриона. В этом году — в Иерусалиме!
Леонид ШКОЛЬНИК
Крик еврейской души
Юрий (Гиль) КРЕМЕР, Петах-Тиква
Сожалеть о том, что ты владеешь ещё одним языком, глупо. Кто-то из великих сказал: «Столько раз ты человек, скольким количеством языков владеешь».
Так получилось, что, несмотря на то, что я родился в Бельгии, и мой первый язык был французский, родным языком оказался для меня немецкий. Казалось бы, что в этом плохого? На этом языке творили Гете и Шиллер. Правда, это был и язык гитлеровцев, фашистов, по чьей «милости» я вырос без отца. И здесь таится причина, заставившая меня написать эти строки.
В Израиле вы не увидите ни одного фильма на немецком языке, не услышите по радио ни одного немецкого слова, но вот газета на немецком языке выходит ежедневно. Она называется Israel Nachrichten. И этот факт никак не вяжется в моей голове с тем, что уже прошло три месяца с тех пор, как в Тель-Авиве закрыли единственную малоформатную газету на языке идиш — «Лецте найес». Она выходила один раз в неделю, стоила довольно дорого — 10 шекелей, но согревала сердца тысячам любителей мамэ-лошн.
И вот я вас спрашиваю: «Куда обратиться и что сделать, чтобы поправить эту несправедливость? » Разве это верно, чтобы в еврейском государстве, где живут миллионы евреев, настрадавшихся от нацистов, не было возможности хоть раз в неделю почитать газету на их любимом, не убитом нацистами языке идиш — в то время, как «немецкая» газета в Израиле выходит ежедневно?
Бог с ним, с немецким, но от кого зависит судьба возрождения или возвращения на газетные прилавки печатного органа для любителей нашего языка идиш — этого тёплого и такого родного для каждого из нас!
Призываю активней включиться в борьбу за это, иначе, не дай Б-г, закрытие последней еврейской газеты может послужить плохим знаком в деле сохранение языка идиш.
От Рио де-Жанейро до Биробиджана
Ефима Кудиша, недавно скончавшегося автора этого очерка, называли в Биробиджане «ходячим музеем». И это было действительно так. Он оставил своему городу редкие материалы и свидетельства того незабываемого времени, когда всем жившим на Дальнем Востоке хотелось хотя бы «а бисэлэ мазл». Того времени больше нет. Но осталась память.
Увы, не много хорошего испытал при жизни Сальвадор Боржес. Он рано остался сиротой, к тому же — с младшим братом и сестричкой на руках. Судьба распорядилась так, что юноша, гонимый и обездоленный, оказался далеко от своего родного местечка. Бецалель Элевич (Борис Ильич) Бородин — таково его имя вне литературы — волею судьбы попал с Украины в Бразилию. Там он познакомился с коммунистами, которые побудили молодого человека заняться
самообразованием, вовлекли в революционную работу, а также в организацию МОПР. Бецалель стал пробовать творческие силы в рабочей печати. От пламенных воззваний он постепенно переходил к публицистике, рассказам о товарищах по борьбе. В целях конспирации Бородин взял псевдоним — так родился в еврейской литературе Сальвадор Боржес. Компартия Бразилии находилась тогда на нелегальном положении, и ее деятельность преследовалась по закону. Не раз и не два попадал молодой журналист в руки карательных органов, а в 1928 году по обвинению в неблагонадежности его выслали из Бразилии. К тому времени он уже написал роман «Рио де-Жанейро», повествующий о несгибаемом мужестве, интернационализме бойцов «красного фронта» перед Второй мировой войной.
С. Боржес, 1925 год
Две эти книги до последнего времени хранились в семейном архиве супругов-биробиджанцев Бориса Самойловича и Марии Борисовны Тенцер.
Получив советское гражданство, Боржес в 1935 году приехал с семьей в Биробиджан. Около двух лет он трудился в редакции «Биробиджанер штерн», а многие его рассказы печатались в альманахах «Форпост» и «Биробиджан». Кстати, «Форпост» был одним из лучших еврейских литературно-художественных и общественно-политических журналов России. При нем была организована литстудия, и среди тех, кто охотно общался с творческой молодежью, был и Сальвадор Брожес. За время своей работы в Биробиджане он написал ряд рассказов, а в журнале «Форпост» печаталась его повесть об освобождении Западной Белоруссии из-под ига польских панов.
15 июня 1937 года С. Боржес был уволен из редакции и арестован как «враг народа». Остались дома жена и малышка-дочь Валентина. Им дали всего четыре часа, чтобы покинуть Биробиджан. Дора Григорьевна быстро собрала вещи и уехала на Украину.
Борису Ильичу очень трудно пришлось в неволе. В лагере он заболел астмой, гастритом. Но, к счастью, закончилась полоса ежовщины, и отдельные жертвы незаконных репрессий получили свободу. Вернулся в Биробиджан и Боржес. Друзья выхлопотали ему путевку в санаторий, новую квартиру в доме писателей (был такой дом недалеко от нынешнего магазина «Старт», где в свое время жили Казакевич, Миллер, Бронфман).
Несмотря на болезнь, Сальвадор Боржес продолжал работать в редакции газеты «Биробиджанер штерн», на областном радио, а его работы публиковались также и на страницах газеты «Эйникайт».
Если собрать все статьи, очерки и рассказы,написанные Боржесом в годы Великой Отечественной войны, получился бы солидный сборник.
В жизни Бориса Ильича была еще одна горькая дата: в 1949 году в его трудовой книжке вновь появляется запись об увольнении из газеты. Началась еще одна волна репрессий. Были арестованы его друзья и коллеги — Бузи Миллер, Гешл Рабинков, Нохем Фридман, Люба Вассерман.
На сей раз Боржеса оставили в покое, однако путь в органы печати оказался для него наглухо закрытым на долгие годы. Он устроился радиоагентом: ходил по квартирам биробиджанцев и взимал с них плату за пользование радиоточками. Так продолжалось до 1956 года, когда гонения на еврейских писателей и журналистов прекратились. Имя Боржеса вновь появилось в еврейской печати — в журнале «Советиш геймланд», в других альманахах, антологиях, в местной «Биробиджанер штерн».
Смотрите так же: Топинамбур корни лечебные свойства
Биробиджанские писатели (слева направо): Бузи Миллер, Макс Риант, Люба Вассерман, Сальвадор Боржес, Ицик Бронфман, Гешл Рабинков, 1958 год (фото — из личного архива Л.Школьника)
В 1980 году издательство «Прогресс» выпустило на английском языке сборник «Родная земля», в котором было представлено творчество Бориса Миллера, Любы Вассерман, Романа Шойхета, Григория Рабинкова, а также Сальвадора Боржеса — активных писателей Биробиджана.
Последние годы жизни Боржес работал очень напряженно, но здоровье, подорванное трагическими событиями 30-х и 50-х годов, не позволило ему выполнить все творческие задумки. 27 января 1974 года «Биробиджанер штерн» известила читателей о том, что «после продолжительной и тяжелой болезни скончался писатель Борис Бородин, известный в еврейской литературе как Сальвадор Боржес».
Когда-то сам Борис Ильич Бородин сказал, что только в Биробиджане он впервые обрел дом, где любил, страдал, встречал друзей и прощался с ними. Почти сорок лет Сальвадор Боржес прожил в ЕАО. Развитие автономии, ее люди нашли отражение в его литературных трудах, в газетных публикациях. Он вписал заметную страницу в историю советской еврейской литературы и в летопись единственной в России газеты «Биробиджанер штерн» на языке идиш.
ЧТО СЕГОДНЯ РЕАЛЬНО НЕОБХОДИМО
ЕВРЕЙСКОЙ ОБЩИНЕ РОССИИ?
Изидор ВАЙЗЕР,
председатель правления Салтыковской религиозной общины:
— На сегодняшний день еврейской общине остро необходимы евреи. В номере 7 журнала «Родина» за этот год опубликована статья «Конец русской эры в истории евреев?» доктора исторических наук Бориса Миронова. В ней излагаются перспективы затухания евреев в России. На сегодняшний день, пишет Миронов, доля евреев в России составляет 0,2%. Даже в 1923 году, через шесть лет после отмены «черты оседлости», она составляла 0,3%, не говоря уже о довоенном времени (имеется в виду Первая мировая война), когда доля евреев достигала 0,9%. Автор предрекает, что через десять лет численность еврейского населения сократится примерно на четверть, а затем каждые десять лет будет сокращаться на 10%.
Рождаемость падает. В таблице приведены среднестатистические данные: еврейские женщины с послевузовским образованием составляют 1,8%, а русские — 0,3%. Высшее образование имеют 54,5% еврейских женщин. Женщины с образованием рожать не хотят.
Так что еврейская община остро нуждается в евреях. Другой вопрос, насколько они евреи по образу жизни. Но мы говорим не об уровне духовности, а об этносе. Мы помним, что из Египта вышло всего 5% евреев, остальные растворились в местном народе. Сегодня мы видим — и в статье Бориса Миронова об этом говорится тоже, — что еврейки охотнее выходят замуж за неевреев, а евреи охотнее женятся на нееврейках. Нам нужны не анекдотические службы знакомств, созданные в основном для того, чтобы дать людям работу. Мы должны серьезно отнестись к этому вопросу. Сейчас много разведенных женщин, которые по разным причинам повторно не выходят замуж. Причина — в разрозненности.
Второй Храм был разрушен из-за беспричинной вражды евреев. Уже была проломлена стена, а евреи не могли придти к единству, чтобы отразить натиск римлян. И сейчас еврейские общины разрознены, несколько крупных общин далеко отстоят от остальных, нет общности. Спасти положение могли бы иммигранты, но кто поедет в страну, где господствуют антисемитские, антиеврейские настроения?
Еврейская община нуждается: первое — в евреях, второе — в лидерах, которые объединят и поведут за собой народ, как это сделали Моисей и Аарон — царь и первосвященник. Сейчас, как никогда, требуются лидеры в духовном плане и администраторы, которые не будут собачиться между собой, — руководитель общины не может найти общий язык с раввином, раввины не могут найти общий язык друг с другом. Требуется объединение всех сил, чтобы была создана еврейская община, ведь как таковой еврейской общины сейчас в России нет. В Москве существует множество еврейских организаций, среди них есть несколько крышевых структур, но они не объединяют, а скорее разделяют. Необходимо централизованное руководство, единый материальный фонд, одна крышевая структура, один управляющий орган, который бы занимался распределением денег и проч. Малые общины, которым труднее выжить, надо поддерживать, но такое впечатление, что никого это не интересует.
Зиновий КОГАН,
председатель Конгресса еврейских религиозных объединений и организаций в России, раввин общины современного иудаизма «Гинейни»:
— Прежде всего, необходимо осознание своего места в сегодняшнем мире. Осознание того, что еврейская община Москвы, еврейская община Хабаровска, еврейская община Мурманска связаны между собой. Это одно целое, знаем мы об этом или не знаем, хотим мы этого или не хотим. Как отвечает Библия на историю с Каином и Авелем — каждый сторож брату своему. Мы все ответственны друг за друга, и об этом не следует забывать.
Мы должны помнить, что мы живем не в вакууме, — вокруг нас люди других религий, другой культуры, и среди них можно найти друзей и товарищей, с которыми вместе мы можем бороться с такими негативными явлениями, как антисемитизм и ксенофобия. Мы не должны бояться обращаться за благотворительной помощью не только к еврейским организациям, но и к другим организациям, занимающимся благотворительной деятельностью. Мы должны думать о людях лучше, помогать им. И делать это не только для себя, но и для других тоже. Мы не должны забывать о тех, кто бедствует за стенами синагоги, и помогать им.
В рамках антинаркотической программы я побывал в Хабаровске. Как хорошо, как душевно встретили меня там как представителя Конгресса еврейских религиозных объединений и организаций в России! Это тепло я ощутил и со стороны Русской православной церкви, и со стороны жителей Хабаровска. Потому что мы все вместе делаем общее дело. КЕРООР передал сиротским домам компьютеры и другую гуманитарную помощь, и надо было видеть, как радовались маленькие дети! Я ощутил большую доброжелательность со стороны не только детей, но и молодежи города. Нам надо смелее смотреть в жизнь, и нашим религиозным организациям тоже, и не замыкаться в себе.
«Еврейские новости», Москва
Анатолий ГЕЛЬМАН, заслуженный работник
культуры Украины, Ашкелон
После зверского убийства выдающегося актера и режиссера Соломона Михоэлса и ареста в 1948 году руководителей Еврейского антифашистского комитета во всех республиках Советского Союза началась ликвидация так называемой «пятой колоны» сионизма. Особенно неистово, не сдерживая гнева, проявили себя органы МГБ Украины.
13 января 1949 года первым пал жертвой начавшихся репрессий директор Кабинета еврейской культуры при Институте еврейской культуры АН УССР И.Г.Спивак (Эли Спивак). Сам институт в делах следствия именовался «выводком гнезда троцкизма». Статья обвинения — сотрудничество с Еврейским Антифашистским комитетом. Вслед за Спиваком были арестованы ученый секретарь Кабинета Хаим Лойцкер — известный еврейский литературовед, философ, высокоэрудированный ученый. Затем арестовали научных сотрудников М.Береговского, М.Майданского, М.Мижирицкого и других.
Ведущие следствие замминистра госбезопасности Рюмин и Меркулов, допускавшие грубые нарушения «закона», используя угрозы, шантаж, пытки. Об этом написал Э.Спивак в письме-исповеди на имя генерального прокурора Вышинского. Он писал: «Сильным давлением следователей Рюмина и Меркулова: угрозами, шантажом, лишением сна, также рукоприкладством изнуренного и доведенного до прострации бесконечными ночными допросами, подчас сопровождающимися глумлением, заставили подписывать ранее ими составленное заключение и затем какие-то протоколы, содержавшие много небылиц, извращенных фактов, чудовищных домыслов». После одного из таких допросов Эли Гершевич Спивак скончался от кровоизлияния в головной мозг.
На предсмертном допросе от него требовали подписать показания о том, что «от И.Фефера и С.Михоэлса он узнал и то, что еврейские лидеры в США потребовали от них, чтобы евреи, проживающие в СССР, установили тесную связь с еврейскими землячествами в Америке и подробно сообщали о своей жизни в Советском Союзе». Этот допрос происходил ночью, когда конвоир, проявляя якобы «жалость», преподнес ему на ужин соленую сельдь, забыв дать чай. Язык прилипал к небу от жажды. А в кабинете Рюмина стоял графин с водой, кристально чистой, холодной, которую изверг пил, наслаждаясь, каждые пять минут. Измываясь над несчастным Спиваком, он каждый раз приговаривал: «Подпишешь, жидовская нечисть, эту бумагу, — дам воды, сколько сумеешь выпить». На отказ ученого следователь разгневался. Последовал пинок в пах. В ответ — молчание. Подследственный не подписал ни одной бумаги. Страшный удар кулаком в лицо, как кувалдой. Окровавленный Спивак упал со стула. Стали бить ногами по болезненным частям тела. Только после этого живой труп унесли в камеру. Его несли по ярко освещенному коридору, по «царской» красной дорожке. Но ему было всё равно — глаза, опухшие и красные от бессонных ночей и дней после «санобработки», не открывались.
Лишь через месяц изможденный, худой, с окровавленными губами, обострившимся носом и лихорадочным ознобом, он упал на стул перед следователем. Стойкость покинула его, ум не сумел осветить путь воле, которая повелевает действиями… И Спивак подписал какую-то бумагу. А на следующий день скончался от инфаркта. Но подписал он смертный приговор не только себе, но и своим друзьям. Его письменные «доказательства» послужили причиной сопротивления прихотям следователей. Нет ничего более важного, чем воля, побеждающая непокорное тело. А у Спивака воля не сумела победить — ее «сломали» пытками, и тело покорилось. Его «признания» кочевали из одной папки следователя в другую, как «доказательство вины».
«Я и Лойцкер, — подмахнул он, не читая, — в течение нескольких лет были связаны с американским еврейским союзом «Науф», с редакцией газеты «Эйникайт» (?!) и нью-йоркской газетой «Моргн фрайхайт». В этой газете в 1943 году опубликовали обращение к еврейским организациям США с просьбой выслать нам в Киев, в кабинет еврейской литературы и культуры американские издания на еврейском языке и, вплоть до последнего времени, получали из Америки письма и различную буржуазно-националистическую литературу… Совместно с бюро еврейской секции Союза писателей Украины нам удалось создать еврейскую типографию, и в 1947 году добились издания в Киеве альманаха «Дер штерн». Главным редактором назначили Григория Исааковича Полянкера».
После этого была арестована большая группа писателей — авторов журнала «Дер штерн», и первым был, конечно, его редактор Григорий (Гершл) Полянкер.
С тех пор прекратили свое существование большинство периодических изданий на национальных языках, сотрудники их были объявлены «врагами народа». Так попали в жернова власти еврейские, греческие и украинские писатели. В тюремные застенки бросили еврейского поэта из Молдавии Янкелевича, Абрама Абчука, одного из руководителей Союза писателей Украины еврея Ивана Кулика (псевдоним) — сына еврейского учителя из Шполы (Украина), Ивана Кириленко, Самойла Щупака и руководителя литстудии при Союзе писателей Миколу Гудыма, моего близкого друга — поэта и прекрасного человека. «Косо» смотрели на Давида Гофштейна, Гершла Полянкера, Мотла Талалаевского и многих других еврейских писателей и поэтов.
…В 1941 году Григорий Исаакович Полянкер, как и большинство мужчин, сменил свой костюм на военную форму и зашагал по военной дороге длиною в 1418 дней. Он начал войну с Днепра и закончил ее в Берлине, на реке Шпрее. Вернулся домой в звании майора, награжденный орденами и медалями, среди которых медалью «За Победу над Германией» он был награжден в первой тысяче, как участник Парада Победы 24 июня 1945 года. Домой вернулся летом. Дома его ждала жена Эдя Абрамовна. Дома Гриша увидел на письменном столе свою последнюю книгу, сданную в печать до войны, с которой произошла интересная история.
В 1940 году он выпустил книгу «Повесть про людей одного местечка», переведенную на русский язык. В ней он рассказал, как вели себя немцы в гражданскую войну 1918 года, описал учиненные ими грабежи, издевательства над пленными. Это было время, когда действовал договор о ненападении между СССР и Германией. Когда книга вышла из печати, Полянкера вызвали в ЦК КП(б)У и указали на то, что так о немцах не стоило бы писать. Лысенко, завотделом агитации и пропаганды, спросил его: «Так что, Григорий Исаакович, будем делать с книгой?». Полянкер улыбнулся и, шутя, ответил: «Думаю, ее можно выпустить в свет. Когда немцы увидят, что автор — еврей, они ее читать не будут!».
И вот, вернувшись с войны, Полянкер впервые увидел ее на своем письменном столе. Писатель погладил ее с такой нежностью, как своего сына Сашу — это была его жизнь, его радость, его богатство.
Г.Полянкер в своем рабочем кабинете, декабрь 1990 года, Киев (фото — из личного архива Л.Школьника)
С фронтов с разных направлений начали возвращаться наши воины — из Сталинграда из-под Курской дуги, из Пинских болот и Померании, Березины и Буга, Вислы и Одера, из Шпрее и от стен Рейхстага, из Варшавы и Берлина. Они честно и беззаветно сражались на фронте, одержав победу и защитив мир от фашизма.
Мне в те годы довелось бывать в писательских организациях Киева и Москвы, Тбилиси и Чебоксар, и я гордился добросовестностью и героизмом солдат-евреев, чьи фамилии были выгравированы золотыми буквами на памятных досках. Они отдали свои жизни, чтобы победить фашизм и способствовали созданию первого в мире еврейского государства на Святой земле. Вместе с тем никому из оставшихся в живых не верилось, что после фронтовой проверки огнем и кровью найдутся «звери», которые посмеют надругаться над фронтовиками.
Увы, нашлись! И жестоко надругались в тюрьмах, лагерях, на допросах и в колониях. Всем внушали, что ведомство Лаврентия Павловича никогда не ошибается.
Григорий Исаакович попал вместе со многими под каток репрессий, запущенный на всю мощность. В осеннюю пору 1949 года он шел по осеннему Киеву, под его ногами шуршали опавшие каштановые листья, а каштаны выглядывали из колючей зелено-желтой кожуры, будто детские краснощекие мячики, которыми он любовался, забыв о горьких думах: «За что? Что это? Тяжкий сон или действительность? Почему арестовали многих друзей и соседей из Дома писателей Украины?».
Ему не хватило пяти минут, чтобы пройти улицу Коцюбинского и войти в подъезд дома. Его задумчивость нарушил жесткий скрежет тормозов. Он машинально сделал шаг в сторону, но оказался в объятиях двух мрачных молодцев в длинных черных плащах военного покроя (наподобие эсэсовских). Они зажали его меж собой и тихо шепнули: «Мы из органов… Вы задержаны. Не сопротивляйтесь. Поедете с нами. Тут недалеко. Оружие есть?». У него хватило еще сил пошутить с ними (вины за собой не чувствовал), как любил шутить с товарищами, считавшими его остроумным: «Есть. Атомная бомба устраивает?».
«Реалисты» в черных плащах расценили шутку по-своему, скомандовав водителю: «Поехали, Вася, птичка поймана!».
Григорий Исаакович решил свое заточение, допросы, камеру без дверного оконца для подачи пищи, бессонные ночи с вызовами на допросы считать диким сном. Арест вылился в убеждение: «Нельзя падать духом. Я должен крепиться, взять себя в руки, сопротивляться. Ведь я солдат, сколько смертей повидал, в каких перипетиях бывал за годы войны!».
И Полянкер крепился, понимая, что каждая победа начинается с победы над собой. Следователь же, выходя на допросах из себя, как сумасшедший стучал по столу, визжал, как свинья перед закланьем: «Так что ж ты себе думаешь, жидовская морда, долго еще я буду с тобой возиться?». И кулак его начал «гулять» по голове, лицу, носу и скулам (хорошо, что в такие минуты арестованный не видел себя в зеркале), только успевал рукавом и красным от крови платком размазывать кровь по лицу.
Ни избиения, ни очные ставки со лжесвидетелями, ни карцер не смогли «вышибить из седла» еврейского писателя-фронтовика. Его мучители были особенно разочарованы, когда через всю страну везли из лагеря заключенного, его соседа по квартире, для очной ставки, говорящего то, что ему написали следователи, а «понятые», которые были людьми из их службы, молчали. «Сломанный» вопросами Полянкера, сосед по квартире давал нелепые ответы, делал глупые заявления, которые следователь-тиран даже учитывать не стал.
Год длилось следствие. Снова киевские каштаны сбросили свою золотистую листву, и она, мокрая, блестела на осеннем дожде, напоминая сусальное золото на Владимирском соборе, а наяву это были слезы родных и близких друзей, собравшихся у вагона, в котором должны отправить по этапу в неведомую даль Григория Исааковича. Все было организовано так, что ему даже не дали подышать свежим воздухом: из «воронка», который подъехал прямо к вагону, он только мельком увидел родных.
А в лукьяновской тюрьме пропитым хриплым голосом сопровождающий надзиратель вызывал по списку всех отправляемых на этап. «Полянкер — в машину!». Григорий Исаакович зашел в свою «келью» (так он потом назовет в своей книге кабинку со сделанным стульчиком, в которой даже повернуться нельзя).
Когда из «воронка» его впихнули в вагон-«столыпинку» (так называли вагоны, в которых отправляли на этап каторжников), в толпе послышался плач, крик, шум. Дождевые струи, будто веревки, разделяли слова: «Про…щай», «Пи-и-ши!». А дождь продолжался, лил как из ведра, словно и небо оплакивало судьбы людей, которых «упаковали» в один вагон и увезли… на Колыму. А солдатик-охранник все выкрикивал: «Подходить близко нельзя! Не позволено! Передавать в вагон ничего нельзя! Стрелять буду!».
А впереди — Воркута. Всех поселили в общий барак, в котором было темно, тесно, и в котором вовсю свирепствовали «красные кавалеристы» (так здесь называли клопов). Жить не давали ни днем, ни ночью. Добровольцев, среди которых был и Григорий Исаакович, вывели во двор затемно копать мерзлую землю. Старый надзиратель похвалил их: «Вот молодцы! Сознательные!». Вдруг заключенный контр-адмирал начал читать отрывок из стихотворения В.Брюсова:
Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь, кому?
Гей, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму!
Когда рассвело, они увидели рядом недостроенное кирпичное здание с толстенными железными решетками. А контр-адмирал командирским голосом крикнул: «Гей, мужики, это же мы строим тюрьму для себя!». И полетели в снег лопаты, кирки. Забастовка. «Вот и надышались свежим воздухом», — сказал контр-адмирал. Карцер без окон, холодный — вертикально стоящий гроб, поглотил ночных добровольцев. А в голове у Полянкера промелькнула старая еврейская пословица: «Если это жизнь, то что такое смерть?». Многолетнее наказание по приговору — адский труд в каменоломнях. С белой тряпицей на фуфайке, цифры «Б-2157» — отныне это его «паспорт». Спать после изнуряющего труда не давали. В полночь раздавалась команда: «Славяне! Переворачивайтесь!». Это чтобы не примерзнуть к нарам.
В лагере Григорий Исаакович встретился с московским поэтом Шмуэлом Галкиным, и он начал по-русски читать стихи, еле выговаривая слова:
Словно от удара грома
Содрогнулась кровля дома.
Настежь дверь в моем дому,
Горе дому моему.
«А дальше помнишь?» — спросил Гершл у Шмуэла. И тот прочел всё стихотворение. «Если Бог подарит мне годик-другой жизни, — продолжил Галкин, — непременно напишу поэму на идиш об этих годах. Вот, кажется, начну так. Не перебивай, потом поправишь»:
Когда тиран решил народ мой раздавить —
Уже топор над головой занес он,
Вдруг грянул гром с небес,
Околела, отнялась рука,
И выпала секира из кровавых рук тирана.
(Подстрочный перевод)
А вокруг — тундра, снег, да буйный ветер бушует по равнине… Понурив голову, идет арестант в колонне заключенных — майор Гершл Полянкер, орденоносец, в дряхлой фуфайке с белым номером. Идет работать в шахту, а в памяти вдруг вспыхнула минута, когда он участвовал в Параде Победы на Красной площади 24 июня 1945 года, а на трибуне махал ему рукой сам Сталин. Полянкер машинально перешел на твердый строевой шаг и чуть не упал, наступив на еле идущего впереди каторжника. С вышек, которые торчат во все стороны, на них смотрят стволы автоматов. В ушах звенит грозное: «Шаг влево, шаг вправо — побег, конвой стреляет без предупреждения».
Весна, а в тундре лежит снег, метели, вьюга. Полянкер пришел с работы в шахте, только лег отдохнуть, как раздалась команда: «Полянкер, срочно на выход, без вещей!». Не зная, в чем дело, уставший и замученный, пошел. И вдруг в помутненном взгляде мелькнул образ женщины в шубе и белом платке. Лица, укутанного в платок, не было видно. Он подошел ближе и — о, Боже! — жена. Задрожали ноги, голова закружилась. Его поддержал конвоир. «Эдинька, милая моя декабристка, зачем приехала, родная?». Он потерял дар речи, а она, еле сдерживая слезы, обняла его и целовала, целовала. А конвоир, старый пьяница, гаркнул: «Гражданочка, отойдите на шаг. Низзя так близко. Не положено!». «Я тысячи километров добиралась до своего мужа, — придя в себя, крикнула возмущенная жена, — а Вы — «низзя». «Гражданка! Вы не дома. Не имеете право оскорблять, я при исполнении!».
На свидание отпущен час. Начальник колонии сидел за перегородкой, поглядывал на часы и прислушивался к разговору. Все же она успела шепнуть мужу, что дома все в порядке, что они с мамой и сыном не теряют надежду, что он скоро будет дома. «Умоляю тебя, родной, крепись. Скоро будем тебя встречать дома!».
Весна в тундре особенная — ветры да дожди со снегом, многие ощущают запах смерти, особенно лагерники. Совершенно иным стал для них март 1953 года: он подбодрил осужденных благой вестью — по Божьей воле преставился величайший тиран мира, и в их души закрались радостные предчувствия. Постепенно начал редеть лагерь. За отказ стать «стукачом» Григория Исааковича посадили еще раз на прощание в карцер. Его мощный дух, его, как сейчас говорят, «энергетика» спасли ослабевшее тело. Он ощущал, что пошел на великое дело, проявив силу духа, спасшую его от уныния. В условиях этого «несчастья» он остался верным долгу человека, писателя, фронтовика.
«Декабристка» Эдя Абрамовна по дороге из Воркуты в Киев заехала в Москву и зашла в эту страшную организацию — МГБ, чтобы навести справки о ходе дела. Ей показали копию вызова невинно обвиненного писателя Полянкера в Москву. Получив вызов, Григорий Исаакович надел свою лагерную форму и пошел на выход. К вахте его сопровождали соузники, полюбившие этого умного, честного, шутливого писателя. Они пришли прощаться с истинным другом. Он всегда поступал так, как говорится в народе: «Лучше смерть, но смерть со славой, чем постыдный в жизни путь» (Руставели).
После двухнедельной тряски в «столыпинке» Полянкер оказался на Красной Пресне в комнате, набитой молодыми людьми, бывшими офицерами, жертвами СМЕРШа («Смерть шпионам») и совсем дряхлыми людьми — бывшими старыми большевиками, участниками двух революций — 1905 и 1917 гг. Полянкера, прошедшего тернистый путь Великой Отечественной войны, участника Парада Победы, писателя, человека чистой души, снова посадили в Москве в одиночную камеру. Но вскоре раздалось: «Полянкер, на выход с вещами!».
В тюремной фуфайке и ушанке, с котомкой на плече, он приехал домой 23 августа. Этот день выхода на волю запомнится ему на всю жизнь, затмив собой все прежние переживания и передряги.
Оформляя документы, золотопогонник, как нашкодивший пес, произнес, словно извиняясь: «Ну, вот, разобрались и решили, что в отношении вас вышла ошибочка». Когда Григорию Исааковичу бывало тяжело и страшно в жизни от фальши, которая, словно ржавчина, разъедала душу, он не ныл от страха, как не ныл ни на фронте, ни в мирное время — в застенках сталинско-бериевских лагерей, потому что страх — источник пороков.
Прошли годы, справедливость восторжествовала — истории возвращены имена невинно пострадавших людей. Но разве можно восполнить ущерб, который был нанесен еврейской культуре, чем можно восполнить бездуховность, на которой воспитывалось не одно поколение «строителей коммунизма»?
Сейчас в общественную и литературную деятельность влились третье и четвертое поколения. Мы обращаемся к ним: помните тех, кто сгнил в застенках тюрем и лагерей, безвинно погибших под пулями МГБ и НКВД. Избегайте пустых речей, их исход — раскаяние. Только твердая воля и большая цель поведут вас по истинно гражданскому пути. Этот завет живуч и в Государстве Израиль, ибо в нашей сегодняшней жизни этот завет — мир и свобода Эрец Исраэль.
Смотрите так же: Козий жир полезные свойства
Иерусалимский культурный центр, Гилель, 27
12 декабря 2006 года, 19:30
Авторский концерт из произведений
еврейского композитора и поэта
Дмитрия Якиревича
«Дмитрий Якиревич — возможно, один из наших последних еврейских трубадуров, чьё творчество основано на собственных словах и мелодиях, приносящих то же наслаждение, что и народные песни. Среди этих еврейских трубадуров прошлых поколений назовём следующие имена: Эльякум Цунзер, Марк Варшавский, Мордехай Гебиртиг, Нохем Штернхейм, Ицик Мангер».
Проф. Дов Ной, лауреат Государственной премии Израиля.
Участвуют
Вокальный ансамбль «Идишланд» в составе:
Ирина Миндлин — сопрано,
Нонна Зальцман — сопрано,
Илан Шлафман — тенор,
Александр Злотников — бас, сопровождение
Марк Биргер — скрипка
Хор «Нехама», лауреат всеизраильского фестиваля хоровых коллективов,
дирижёр — Жанна Прицкер
Балетная студия (Кирьят-Шмона),
балетмейстер — Владлен Зак
Ведущий — Cерж Пищик
Справки по тел: 02-587-99-30 (вечером), 050-2232-313 (днём), 02-621-17- 77 (днём)
А здесь можно послушать песню Дм.Якиревича «Иерусалим – Тель-Авив»
Если б камни могли говорить.
Юлий АЙЗЕНШТАТ, председатель
Оргкомитета, «Еврейский мир»
Альберт Лапидус, бывший узник Минского гетто, сын Израиля Лапидуса, легендарного командира партизанского отряда.
Фото: Г.Рутман (Нью-Йорк)
1 ноября 2006
. И хотя в цифре 33 нет ни одной ровной чёрточки, всё равно как дата она никак не представляется круглой. Речь идет о нашем с женой сроке пребывания в Израиле.
В мае 1972 года мы подали документы в ОВИР, после чего нас обоих с треском выгнали с работы. Педагогическая деятельность (я тогда преподовал в культпросветучилище, а жена работала воспитательницей детсада) никак не «вязалась» с желанием репатриироваться в Израиль. Жили мы тогда в Черновцах, в своём собственном маленьком домике (правда, без удобств), который успели продать за небольшие деньги. Мы стали приобретать всякие вещи, впоследствии оказавшиеся совершенно ненужными в Израиле, и укладывать их в дорогостоящие ящики. Я написал письмо своему другу Сёме, который уехал двумя годами раньше нас – в надежде получить от него некоторую информацию. Вскоре пришел ответ. Сёма, среди прочего, писал: «Если ты думаешь в Израиле заниматься музыкой, то берись за гитару. Здесь просто эпидемия какая-то — все хотят учиться играть на гитаре».
Будучи профессиональным виолончелистом, я понятия не имел об игре на гитаре. Никаких точек соприкосновения у виолончели с гитарой нет: виолончель — инструмент струнно-смычковый, с сугубо классическим уклоном, тогда как гитара — щипковый инструмент, в основном, аккомпанирующего плана при исполнении песен или романсов, в том числе и бардовской песни, к которой я в то время никакого отношения не имел. Несмотря на это, я прислушался к совету друга, побежал в универмаг, купил чехословацкую шестиструнную гитару и самоучитель игры на ней, и начал учиться. И — надо же! – как раз в те дни в местной газете «Радяньска Буковина» появилось обьявление такого содержания: «Комбинат бытового обслуживания открывает курсы по обучению игре на гитаре». Я тут же пошил чехол (тогда гитары в СССР продавались без чехлов, зато селёдку продавцы заворачивали в газету) и побежал записываться на курсы гитаристов. Помню, в директорском кресле восседала женщина средних лет — эдакий советский номенклатурный работник. В ответ на просьбу записать меня на «гитарные» курсы она, выдержав утомительную паузу, к моему огромному удивлению, заявила: «Вы, мужчина, будете работать у нас учителем по классу гитары, а не учиться. Я ведь прекрасно понимаю (при этом она хитровато зажмурила глаза): «Вы, вероятно, музыкант, подали документы на выезд в Израиль, и вас уволили с работы. Теперь вы решили взяться за гитару, чтобы вам потом, в вашем Израиле, легче было зарабатывать деньги. Что? Я не права? Даю вам неделю на обдумывание. Идите!».
Я опешил. Ни слова не ответив, я поднялся и, как нашкодивший кот с поджатым хвостом, ушёл домой. В течение семи дней и ночей я упражнялся в игре на гитаре. У меня начались страшные боли в запястье левой руки от приёма «барэ» (это когда необходимо указательным пальцем прижать к грифу все шесть струн). Но зато через неделю я явился к «директрисе» с положительным ответом и был зачислен в штат КБО в качестве и н с т р у к т о р а по игре на гитаре. На меня завели новую трудовую книжку, и я немного ожил. Ведь время шло, люди, подавшие документы после меня, уезжали, а меня почему-то не выпускали. Домик наш, как оказалось, мы продали пьянице-антисемиту, который стал нас навещать со скандалами: дескать, почему мы не уезжаем (как будто это от нас зависело). Я никогда не забуду эти «наезды» на нас, когда он с пьяным воплем обращался к своей жене: «Машенька, что мне с этими жидами сделать. Я им деньги уплатил, а они не едут!?».
В таких мытарствах мы, сидя на ящиках, прождали 13 месяцев. Мне исполнилось 40, и я предупредил всех моих родных: не надо меня поздравлять с днём рождения, так как мечтал отпраздновать эту дату в Израиле. Дочь продолжала посещать музыкальную школу, но учительница однажды ей сказала: «Зачем ты ходишь на уроки? Ведь вы же уезжаете в Израиль!» Я тогда сразу же забрал дочь из школы и стал заниматься с ней дома. Девочка выучила сложные аккомпанементы к моим виолончельным пьесам, и мы подготовили концертную программу. Мои предчувствия потом оправдались, и, находясь в закрытом ульпане в Цфате, мы еженедельно давали концерты для отдыхающих израильтян. Опять сработала еврейская пословица «Всё, что ни делается, делается к лучшему » .
Итак, я продолжал работать инструктором по игре на гитаре, приобретая навыки игры на этом инструменте, о котором раньше и понятия не имел. Приносил домой скудную, но какую-то зарплату, в которой мы действительно нуждались — ведь два безработных в доме.
Шли месяцы, я был в отчаяньи, и когда, наконец, раздался звонок из ОВИРА и нам сообщили, что есть разрешение на выезд в Израиль, поверьте, у меня даже не было сил радоваться. «Они» своего добились — доконали меня морально.
В конце июля 1973 года мы двинулись в путь. Я был единственным мужчиной в семье. Со мной — жена, дочь, моя светлой памяти мама, сестра жены и её дочь.
В пограничный город Чоп нас поехал провожать друг семьи, которого пограничники сразу же арестовали, я уплатил им, и они первым же поездом отправили его назад, в Черновцы. За 10 минут до отхода поезда «Чоп-Вена», когда все наши вещи были разбросаны по досмотровому столу, таможенники вдруг решили не пропускать со мной гитару и мой старенький аккордеон «Hohner» на 80 басов. Я вёз с собой виолончель, за которую уплатил огромную пошлину, в багаже шло пианино.
— Вы что, целый оркестр везёте с собой? Отдайте вашему провожающему гитару и аккордеон! — крикнули таможенники.
— Но вы же его вчера отправили в Черновцы! — возмутился я.
— Тогда отнесите в камеру хранения!
С этими словами два таможенника схватили мою жену с обеими инструментами и повели в подвал. Через несколько минут жена вернулась и сообщила мне «по секрету», что квитанцию, которую ей выдали в камере хранения, она отдала таможенникам (по их требованию).
Можете представить, с каким настроением я уезжал из Чопа.
. Через три дня мы, наконец-то, оказались в Израиле. Когда один из моих родственников, которому было поручено встретить меня, спросил у своих родителей: «А как я его узнаю, ведь я его никогда в жизни не видел?», они ответили: «Когда по трапу самолёта будет спускаться мужчина, и с ним пять женщин, а в руках у него — чёрный футляр большой скрипки (это они о виолончели), — это и будет наш Юра!»
В те дни приезжало большое количество музыкантов. В то время был популярен такой анекдот: «Если оле выходит из самолёта без скрипки в руках, — значит, он пианист. ».
Олим с высшим образованием прямо из аэропорта направляли в закрытые ульпаны. Когда работник Сохнута спросил меня, куда я желаю — в Димону или в Цфат, я попросил его показать мне эти города на карте. Я выбрал Цфат — в надежде, что на севере страны не так жарко. На улице стояла неимоверная жара — ну, точно, как в эти дни. В Цфате нас разместили в гостинице «Ракефет » на полном гособеспечении. Здесь мы с утра до обеда учили иврит.
Мой друг Сёма (помните, который посоветовал купить гитару) к тому времени уже преподавал в консерватории Петах-Тиквы и договорился с директором о встрече со мной, т.к. как раз создававался класс виолончели и была возможность, что я получу это место — при условии, что понравлюсь директору.
Готовясь к этой волнительной и важной для меня встрече, я попросил учительницу иврита перевести мне следующее предложение: «Я надеюсь, что ты будешь доволен мною». Довольно лаконично, не правда ли?
Получив перевод, я решил: если выдам «на гора» такую фразу на иврите — мой вопрос будет решён положительно. Акуратно записав всё русскими буквами (АНИ МЕКАВЭ, ШЭ АТА ТИЙЕ МЕРУЦЭ МИМЕНИ), я принялся зубрить эту китайскую грамоту. Целыми днями я ходил с этой запиской как очумелый и зубрил, зубрил, зубрил. И вот настал день встречи с директором. Я глубоко набрал воздух в лёгкие и выплеснул на уши удивлённого директора такую абракадабру, что, прослушав ее, он сделал большие глаза и попросил повторить сказанное: «Эфшар од паам, бевакаша?»
Я вновь (сделав ещё большее число перестановок слов) повторил свой «лозунг», который прозвучал примерно так: «АТА ТИЙЕ ШЭ АНИ МЕРУЦЭ МЕКАВЭ МИМЕНИ».
Услышав во второй раз эту бессмыслицу на иврите, директор махнул рукой и предложил мне подняться на сцену и сыграть что-нибудь на мой вкус. Встреча проходила в концертном зале «Улам Шарет» в Петах-Тикве. Ну, тут уж я не сплоховал! Прихватив с собой дочку Инночку из Цфата (ей было тогда 14 лет), которая, как вы помните, выучила все аккомпанементы к моим виолончельным пьесам, мы вдвоём поднялись на сцену и 45 минут играли для двух слушателей (Сёмы и директора). Концерт удался, и я был зачислен в штат преподавателей консерватории муниципалитета Петах-Тиквы под эгидой министерства образования и культуры Израиля. Я получил двух учеников по классу виолончели (при ставке 20 учеников). А поскольку я владел еще и аккордеоном, меня «догрузили» учениками и по этому классу.
Но, увы, я по-прежнему не владел языком. Самые необходимые слова для преподавания на иврите я вызубрил (благо, «опыт» у меня уже имелся), а вот разговорный иврит мне никак не давался. Помню, как кровь застывала в жилах, когда на пороге моего класса появлялся кто-то из родителей моих учеников, чтобы узнать у учителя (т.е. у меня) о музыкальных успехах своих отпрысков. Самым страшным для меня было то, что среди родителей встречалось немало выходцев из Марокко и Йемена. Я сразу задавал свой дежурный вопрос-пароль: «ИДИШ АТА ЙОДЭА?» и, получив отрицательный ответ, пожимал плечами, — дескать, тогда я вам ничем не могу быть полезным.
Иногда директор, издали увидев меня, направлял в мою сторону дежурный израильский вопрос: «МА НИШМА? МА ШЛОМХА?», на что я моментально отвечал: «ТОВ, ТОДА!» и старался ретироваться, дабы не дождаться дополнительного вопроса, который я либо не пойму, либо пойму, но не смогу на него ответить. На очередном педсовете директор, указывая на меня пальцем, сказал: «А БЕН-АДАМ АЗЭ — КОРИМ ЛО «ТОВ, ТОДА» (дескать, кроме этих двух слов он ничего больше на иврите не знает).
Этот неприятный период незнания иврита длился у меня довольно долго. Хотя я и старался дома продвигаться в изучении языка, результаты были мизерными. Но вскоре оказалось, что накопление знаний всё-таки происходило, и однажды (это было на третьем году нашей израильской жизни!) на педсовете меня «прорвало». Я попросил слово, и с меня посыпалось на иврите, да на грамотном, да на такой скорости, что я сам себе удивился, не говоря уж о моих коллегах, которые бурными аплодисментами восприняли мой языковый дебют.
Но вернёмся к первым месяцам моей жизни в Израиле. Вскоре после того, как я приступил к работе, началась одна из самих кровопролитных для страны войн. Она оказалась неожиданной, вероломной и застала нас врасплох, потому и жертв среди наших ребят оказалось так много. Война Судного дня 1973 года изменила многое в жизни Израиля. В Петах-Тикве тогда существовал военнкомат, куда я сразу побежал с просьбой призвать в ЦАХАЛ и меня. Я действительно готов был отдать свою грешную жизнь за Израиль. Помню, моя жена с полными слез глазами стояла под окнами веннкомата, пока со мной там беседовали, и всё причитала: «Разве для этого мы ехали сюда, чтобы ты сразу ушёл воевать?». А в это время в одном из кабинетов военкомата я с гордостью рассказывал, что прослужил три года в советской армии, во взводе разведки при отдельном сапёрном батальоне. «А чем это ты там занимался?» — спросили меня офицеры, и я с достоинством рассказал им, что выползал на передий край «противника» (1953-56 годы) с 16-килограмовым длиннофокусным фотоаппаратом за спиной, ставил его на треногу и «работал». В военнкомате поднялся хохот: дескать, плохи были бы наши дела, если б мы в эти дни пользовались такими методами разведки. «Да и иврита ты не знаешь! Иди домой! Когда надо будет, мы тебя позовём».
Через полгода меня призвали в качестве резервиста, и на протяжении 15 лет я ежегодно призывался на сборы («милуим») на 30 суток. Службу я проходил на иорданской границе — на мосту Адам или Дамия. В 1982 году был удостоен правительственной награды «Шлом ха-Галиль» за участие в Первой ливанской войне.
В консерватории проработал до пенсии. В первые годы играл в существовавшем тогда камерном оркестре при муниципалитете Петах-Тиквы, был концертмейстером группы виолончелей.
Уйдя на пенсию, стал напевать песни на мамэ-лошн, выпустил несколько аудиокассет и CD-дисков. Мои записи транслируют на радио РЭКА, а чаще — на волнах радиостанции «Коль Исраэль» в Иерусалиме.
Если вам показалось, что моя жизнь в Стране протекала все эти 33 года гладко и беспроблемно, то спешу вас успокоить: мне пришлось перенести здесь несколько инфарктов и операцию на открытом сердце, мы с женой попадали и в автокатастрофу с соответствующими последствиями. Моя жена Муся ходит теперь с палочкой. Живём мы в более чем скромной квартире в районе центральной автостанции Петах-Тиквы и по соседству с микбацей диюр «Олимпия». У наших приятных соседей — свой клуб, где я часто пою на идиш.
Но самое главное я припрятал для читателей «на десерт»: у нас растут три прекрасные внучки. Дочь Инна – моя давняя аккомпаниаторша — ведущая медсестра в отделении реанимации больницы «Ха-Шарон».
Так будьте же всегда здоровы и слушайте песни на нашем замечательном языке идиш!
Юрий (Гиль) КРЕМЕР, Петах-Тиква
Вопрос актеру Эммануилу Виторгану
— Как складываются ваши отношения с еврейской жизнью вообще и еврейскими праздниками, в частности?
— Знаете, я плохой еврей. Во-первых, не знаю своего языка, да и не мог его знать, потому что всю жизнь прожил в России. Да, мои родители — евреи, но тоже не говорили ни на идише, ни на иврите. Отец был упорным коммунистом. Только в самом конце жизни он начал понимать, что существует иная реальность и другие модели жизни общества. Еще я плохой еврей потому, что не считаю наш народ сверхнацией. В нашем народе есть подонки и мерзавцы, которые нас позорят. Но мы подарили миру очень много талантов, которые прославили еврейский народ в самых разных сферах. До недавнего времени я ни разу в жизни не переступал порог синагоги, хотя несколько раз бывал с театром в Израиле. Даже мысли такой не возникало, и было непонятно, что такое синагога. В детские и юношеские годы я не общался с людьми, которые были знакомы с традицией.
У моей жены Ирины была прямо противоположная ситуация. Она выросла в Юрмале, и с детских лет с друзьями довольно часто ездила в Рижскую синагогу. Так что мое появление в синагоге — ее заслуга. Она взяла и отвела меня за руку к братьям-евреям. С огромным уважением отношусь к тем моим собратьям, кто соблюдает традицию. Сам я не молюсь и ничего не соблюдаю, но с удовольствием принимаю участие в самых разных еврейских мероприятиях.
Даниил ТУНИН, «Еврейские новости»
Дмитрий ЯКИРЕВИЧ, Иерусалим
У каждой эпохи в жизни народа — свои музыкальные символы. Зачастую это популярные песни, авторские или народные. Скажем, в начале 20-го века для многих евреев одним из таких символов была песня «C’лойфн, с’йогн шварцэ волкнс» («Бегут, мчатся чёрные тучи»). Её авторы: композитор Иосиф Ахрон, один из зачинателей еврейской профессиональной музыки, и Гирш-Довид Номберг, замечательный еврейский поэт, общественный деятель, один из главных организаторов знаменитой всемирной Черновицкой конференции еврейских интеллектуалов, на которой язык идиш был провозглашён национальным языком еврейского народа. Я не буду подробно останавливаться на этой, увы, забытой песне и на её незаслуженно забытых выдающихся авторах. Отмечу лишь, что в те времена в центре внимания стояла «литературная песня», что предполагало строгие требования по части языка, музыки и содержания. Речь шла не о снобизме или желании авторов и критиков противопоставить себя народу. Наоборот, многотысячные образцы еврейского фольклора задавали чёткие критерии, определявшие лицо нашей культуры. А само направление «литературной песни» возникло, как реакция на безудержную халтуру, так называемый шунд, атаковавший концертные площадки. Спекулировавший на вкусах отсталой части еврейского общества. Апеллировавший к «развлекательности», «задушевности», «театральности», за которыми видные деятели культуры того времени без труда разглядели пошлость, непрофессионализм, безголосость, низкий уровень языка, убожество музыкальных ходов.